Отмечать юбилеи здравствующих деятелей искусства не в традициях нашей газеты. Мы стараемся этого не делать просто потому, что, начав однажды публиковать поздравительные статьи, остановиться невозможно. Все, обойденные вниманием, будут воспринимать отсутствие дежурного панегирика как смертельную, с умыслом нанесенную обиду, а хороших, достойных уважения людей обижать не хочется.

Совсем иное -- юбилей театра: тут есть что праздновать на людях, особенно если речь идет не просто о прославленном «бренде», а о живом, значимом театральном деле. И все же статья о режиссере Z и Театре на Малой Дмитровке не есть поздравление по случаю 30-летия их совместной работы. Скорее это попытка понять секрет их несравненного благополучия.

От автора

В ГИТИСе, на театроведческом факультете практикуется хорошее упражнение: студент, задумав актера, пытается несколькими эпитетами описать его стиль игры. Остальные должны назвать имя: если эпитеты подобраны толково, обычно хватает пяти-шести, а то и меньше (к примеру: «бликующий», «массивный, но легкий», «насмешливо провоцирующий» -- кто не поймет, что речь идет о Максиме Суханове!). Десять -- это предел; если имя не угадывается, значит, свойства названы неверно. Статья о режиссере Z задумана аналогичным образом. Попробуйте сначала составить свой перечень его главных свойств; интересно знать, насколько совпадут наши представления об этом сверхпопулярном, но все же несколько загадочном человеке.

Дом, который построил Z

Судьба старых мастеров в театре почти всегда печальна: им приходится видеть, как рвутся прежние связи, как запустевает созданный ими дом, как истощается почва, питавшая их идеи, и как умирает (или извращается до неузнаваемости) сама идея, некогда воодушевлявшая театральное содружество. Утрата былой популярности в связи с этим -- чушь и мелочь; куда страшнее соучаствовать в распаде, понимая, что дело, которому ты отдал душу, гибнет и что другой души у тебя нет, вложить больше нечего. От прежней силы и радости, от театра, каким он был, остается лишь тень -- «И беден тот, кто, сам полуживой, // У тени милостыню просит».

Режиссера Z эта судьба миновала. Он удачлив и расчетлив -- вернее, всю жизнь умел таковым казаться, не вешая носа даже в кризисные периоды, для любого художника неизбежные. Он знает, как высоко котируется репутация профессионального удачника -- что в художественных, что в деловых кругах.

Театр, который возглавил Z, по статусу должен был ориентироваться на молодежную аудиторию. Режиссер сделал естественный выигрышный ход: в первом же своем спектакле он вывел на сцену живую рок-группу. Если это и было дерзостью, то дерзостью умеренной: интеллигентское свободолюбие Z (первые свои спектакли он ставил в знаменитом Студенческом театре) лишь в молодые годы выводило его за пределы лояльности. Z как никто другой умел балансировать на самой границе «нельзя» и «можно», умел, не ссорясь с властью, нравиться своей более или менее вольнодумной публике. Интеллектуалы 70-х пренебрегали его театром, предпочитая спектакли Эфроса и Любимова, и они, в общем, были правы. Молодые же москвичи осаждали двери Театра на Малой Дмитровке (тогда -- ул. Чехова) и с удовольствием распевали песенки из спектаклей Z: забористые по тем временам куплеты Фламандского бродяги или коронный номер Главаря рейнджеров «Будет заваруха!». Артист Николай К., игравший эти роли, моментально сделался всеобщим любимцем. Z с удовольствием вспоминает, что однажды ему подарили фальшивый билет на его спектакль, купленный за невероятные по тогдашним ценам 25 рублей (в пересчете на армянский коньяк, любимый напиток зрелых семидесятников, получалось три бутылки). Забегая сильно вперед, можно сказать, что Z едва ли не лучше всех оказался готов к тотальной коммерциализации театрального искусства, к прямой зависимости от денег -- не столько тех, которые платят зрители, сколько тех, которые ассигнуют спонсоры. Он продуманно и своевременно менял способы достижения успеха; сама воля к успеху оставалась неизменной.

За это его в прежние годы многие не любили и еще сильнее не любят сейчас.

Дело даже не в том, что Z без уважения относился к рефлектирующим интеллигентам, стандартному продукту поздней советской эпохи; это, напомним, резко проявилось в постановке «Иванова». Чеховский герой был выведен нарочито заурядным, неказистым, но по-своему очень трогательным человеком, он изнемогал оттого, что все вокруг навязывали ему равно нелепые роли злодея, героя-любовника и падшего ангела. Никакой трагедии в судьбе Иванова Z не видел, не хотел видеть -- и в финале лишал его даже права на самоубийство. Спектакль вышел не очень удачным, но это был программный спектакль.

Z едва ли не единственный из известных мне режиссеров первой величины, в чьем мире трагедия не имеет вида на жительство. Он, собственно, трагедий никогда и не ставил, если не считать «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского. Мощи бы ему хватило, но желания заглядывать в трагические бездны у него не было; Z всегда любил чувствовать твердую почву под ногами и почти всегда умел ее находить. Именно это отличало его от типичных советских интеллигентов (даром что Бердяева он мог процитировать не хуже всякого другого); именно это сделало его ключевой театральной фигурой новейшего времени. Горбачевский период междуцарствия, когда власть идеологии уже умирала, а власть денег себя еще не проявила, был для Z чрезвычайно плодотворен. В это время он выпустил один из лучших спектаклей, поставленных в России по пьесам «новой волны» («Три девушки в голубом», 1985), и безусловно лучший -- самый острый, самый сильный -- спектакль в жанре публицистической драмы («Диктатура совести», 1986). Чуть позже он выпустит едва не самую значительную из своих премьер: «Поминальную молитву» (1989). Этот спектакль, так же, как все прежние и будущие работы Z, вряд ли стоит называть «великим», но великая роль в нем была: роль Тевье, последняя театральная роль Евгения Леонова. В это время станет ясно, что Z гораздо больше, чем просто профессионал, а театр его, всегда оставаясь модным, никогда и ни при каких условиях не переступит ту грань, которая отделяет популярность и общедоступность от элементарной «попсовости».

Разумеется, фигура Z гораздо сложнее и интереснее, она не вмещается в это, по необходимости поверхностное, описание. Нельзя упускать из виду, что режиссеру Z как в жизни, так и в творчестве, присущи юмор и авантюризм. Его мемуары пестрят забавными рассказами о собственных сумасбродствах, что же до искусства -- тут достаточно вспомнить театральных героев, которых он выводил на подмостки в советское время: неунывающего Тиля, благородного разбойника Хоакина Мурьету, непокорного мореплавателя Резанова, равно одержимого любовной страстью и жаждой странствий... Важно также вспомнить, что в середине 70-х именно Z снял многосерийный телефильм по «Двенадцати стульям»: образ Остапа Бендера для него -- образ поистине монументальный.

Существенно, что поздние «авантюристы» в творчестве Z становятся персонажами куда более сложными: не столько героями, сколько мучениками азарта и авантюризма. Перемену можно было заметить уже в «Мудреце» и «Женитьбе Фигаро», абсолютно очевидной она стала в «Варваре и еретике» и «Мистификации». Два последних спектакля обязали понять, что блистательный Z, так же, как и все люди, наделен способностью к душевному страданию. Это отчасти подтвердилось последней премьерой Театра на Малой Дмитровке, «Плачем палача», но подтвердиться полностью и не могло, если учитывать бенефисную, праздничную природу спектакля. Похоже, что в театральной жизни Z начался новый период: пока еще это период проб и сомнений, а не открытий и побед. Спектакля, который стал бы таким же важным знаком времени, как «Тиль» -- для 70-х годов, «Юнона» и «Авось» -- для первой и «Поминальная молитва» -- для второй половины 80-х, Марку Захарову не дали ни 90-е годы, ни начало текущего десятилетия. Не юбилея ради, а по искреннему убеждению говорю: надеюсь, что Захаров этот спектакль еще поставит. Его театральный дом стоит прочно, а семьдесят лет -- разве это возраст для режиссера.