Этот театр возник 12 лет назад -- когда из Москвы в Тель-Авив приехал режиссер Евгений Арье. В Москве успел прогреметь его спектакль «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», сделанный на Малой сцене Театра им. Маяковского, шел 1990 год, и народ разлетался из страны с ужасом и надеждой. Вместе с Арье в Израиль отправились несколько его учеников, еще несколько актеров присоединились после. Играть спектакли начали на русском, но уже через год перешли на иврит -- аудиторией хотелось сделать всю страну, а не только ту (пусть многочисленную) часть населения, что приехала из бывшего СССР. Впрочем, русский тоже не забыли -- «Гешер» («Мост») стал театром-билингвом. Объездили весь свет, заполнили страницу буклета немаленьким перечнем театральных призов -- и на неделю приехали в чеховский МХАТ. Привезли три спектакля.

Первые два -- «Деревушка» Иешуа Соболя и «Раб» Исаака Башевиса-Зингера -- уже сыграны. Последний -- «Город» (по «Одесским рассказам» Бабеля) -- будет завтра и послезавтра.

«Деревушка» и «Раб» с самого начала, с первых сцен кричат о своем несходстве и обнаруживают явное родство. Вот в первом спектакле сидит перед закрытым занавесом парень в холщовом тряпье -- могильщик Йоси -- и рассказывает о своей семье и своих соседях, живших в Палестине во время второй мировой войны и на этом кладбище лежащих. Мизансцена предельно статичная. А вот открывается занавес «Раба» и по помосту изо всех сил бежит затравленный человек, еврей Яков, попавший в XVII веке в рабство к польскому крестьянину. Максимум движения. Но ход, собственно, один и тот же: нам предъявляется главный герой в самом типичном для него физическом и душевном состоянии. Обычное состояние Йоси -- мечтательность, запросто преодолевающая границы реального и нереального мира. Обычное состояние Якова -- безнадежное бегство. Обоих главных героев играет один и тот же актер, Исраэль (Саша) Демидов, легко скидывающий и добавляющий героям десятилетия.

В «Деревушке», оформленной Александром Лисянским, вся сцена колышется сухой травой, и в ней вращается бубликообразный подиум (герои появляются из-за небольшого занавеса у задника, отыгрывают свою сцену и уезжают). Трава эта полна уюта, в ней легко укрыться; она символ ласки и безопасности -- в траву опускается и беззаконная парочка (местный женатый доктор и беженка, семью которой в России уничтожили немцы), и парочка вполне законная, отец и мать Йоси, -- с отыгрыванием всех хохмочек, положенных внезапно воспылавшим страстью почтенным супругам. В «Рабе» же, где сценографию делал сам Евгений Арье, возвышающийся посередине помост засыпан мелкими камнями, это место принципиально не приспособлено для жизни, здесь можно только мучиться. Опять-таки внешне -- контраст, а принцип сочинения пространства тот же самый.

И в «Деревушке», и в «Рабе» Евгений Арье выпускает на сцену всякую живность. Коза Дица -- девчонка с двумя дурашливыми хвостиками (Шири Гадни) и озабоченный индюк (Клим Каменко) -- постоянные собеседники Йоси; потряхивающая боталом корова (Наталья Войтулевич-Манор) -- слушательница сетований Якова (в «Рабе» есть еще стая собак, выпущенных польским паном на евреев: на актерах прилажены кожаные намордники). То, что животные в «Рабе» не разговаривают, как в «Деревушке», обусловлено сюжетом -- понятно, что и в «Деревушке» их слышит лишь Йоси, -- но и не только сюжетом. На самом деле мы подходим к главному различию спектаклей -- к ощущению мира.

Мир в «Деревушке» -- мир блаженный (ибо блаженным видимый?). Из двадцати персонажей нет не то что ни одного «отрицательного» героя, нет просто ни одного героя не нежного, не обаятельного. Очарователен отец Йоси Хаим (Леонид Каневский), не знающий удержу в желании проверить качество покупаемого навоза и потому размешивающий его в попавшихся под руку свадебных бокалах. Бесподобен араб Саид (Владимир Халемский), этот навоз ему продающий и в азарте утверждающий: «Мед, чистый мед». Англичанин Друри (Йехезкель Лазаров), кентаврически сливающийся со своим мотоциклом; два пленных итальянца, ведущих бесконечный спор о том, что является настоящей Италией -- ее север или ее юг, и разумеется, голосящих хорошо поставленными голосами дивные песенки. В воздухе -- самые разные голоса, самые разные языки, и ни капли напряжения между людьми, ни раздражения или страха.

Страх недалеко -- где-то идет сражение немцев и англичан, и если англичане проиграют, то уйдут в Ирак, а в деревушке появятся немецкие войска. И доктор дает отправляющейся на выходные в город жене таблетку цианистого калия -- на случай, если немцы таки придут. Еще две он оставляет себе и дочери.

Никакого пафоса. Этот солнечный мир знает, что кругом тьма, и говорит об этом, и живет дальше. Люди этого мира готовятся этот мир защищать, брат Йоси Ами (Амнон Вольф) погибает, но даже тяжкая, болезненная, дикая сцена, когда тело брата лежит на уезжающем подиуме, а Йоси цепляется, держит, не отпускает его, и подиум едет под телом, -- даже это не рушит общий образ совершенного мира. Просто этот мир теперь делится на две части, «здесь» и «не-здесь».

Иначе в «Рабе». Мир герою принципиально враждебен, он грязен, мрачен и груб. Польские крестьяне, окружающие Якова, -- перепившаяся похабная сволочь. Польская знать (пан и его пани) -- вырождающиеся сластолюбцы (жена напоминает мужу о связи того с собственной дочерью, муж -- о любезном ей конюхе). Не лучше, впрочем, и евреи, точнее еврейские женщины, с удовольствием травящие польку, ставшую женой Якова, -- она притворяется глухонемой, чтобы не выдать своего происхождения (за переход в иудаизм казнили бы ее и мужа, да и вся деревня пострадала бы), они издеваются над уродиной, которой достался красивый муж. То есть в мире нет ни малейшего просвета, и даже любовь двух людей приводит только к смерти -- жена Якова умирает при родах, оставляя ему ребенка (длинная, тяжкая, натуралистически точно сыгранная Евгенией Додиной сцена).

А потом в полной тьме звучит текст (от автора? -- как рудимент романа, из которого выросла инсценировка). Говорится, что Яков вернулся к могиле жены, заболел и умер. Что похоронили его рядом с любимой. А в Святой земле у него вырос сын. Потомкам которого и достанется, должно быть, умный, добрый и гармоничный мир. Который надо будет защищать. Теперь понятно, почему у нас в театре не могут никак вырастить национальную идею. Человек, который мог бы это сделать, уехал в Израиль 12 лет назад.