Программа «Польский театр вчера и сегодня» началась, собственно говоря, не спектаклем. Были речи-встречи, были короткометражные фильмы Романа Поланского. С утра всем желающим представили (прочли и слегка разыграли) две пьесы -- «Некоторые разновидности орлов» Домана Новаковского и почему-то «Мечту о насилии» нашего Олега Шишкина. Почему -- не знаю, меня там не было. Может, у Шишкина мечтают именно поляки? Даже если так, можно было бы выбрать текст позанимательнее -- хоть «Бориса Годунова». Впрочем, вспомним, что в России личные отношения почти всегда важнее пользы дела. Олег Шишкин творчески дружит с режиссером и актером Владимиром Епифанцевым; Владимир Епифанцев творчески дружит с актером и режиссером Павлом Сафоновым; «Ивонну, принцессу Бургундскую» в ЦиМ поставил Сафонов -- чему ж тут дивиться?

О спектакле Сафонова тоже можно сказать: пьеса Витольда Гомбровича не сыграна, а слегка разыграна по ролям молодыми актерами и актрисами. Поверхностно и неизобретательно. Ни о ком из играющих нельзя сказать, талант это или бездарь. Перед нами невесть что в сыром виде, и винить за это надо только режиссера. Сафонов, в свои тридцать с небольшим, умеет найти общий язык с актерами, умеет увлечь их -- беда в том, что он редко знает, о чем говорить и куда влечь. Его воображение живет небольшими всплесками: ему часто удаются забавные подробности, иногда -- сцены, но спектакль может получиться лишь при очень сильном везении. С «Ивонной» ему повезло еще меньше, чем с «Чайкой» и «Калигулой»: кургузая беспомощность режиссера очевидна.

Пьеса Гомбровича (1904--1969) замечательна во многих отношениях. Трагифарс для интеллектуалов, провокация для гуманистов, странное сочетание моралите с балаганом -- и исторически, и стилистически, и по-всякому «Ивонна, принцесса Бургундская» (1938) гордо занимает свое место между «Королем Убю» Жарри и «Лысой певицей» Ионеско. В центре пьесы -- апатичная, всегда несчастная дурнушка («У нее <...> зимой отечность, а летом затхлость. По осени у нее постоянный насморк, зато весной -- головные боли»); она такая несчастная, такая противная, что, проходя мимо, нельзя не дать ей дополнительного пинка. Ее встречает принц (а то кто же!) -- сначала он решает поиздеваться на ней, потом объявляет своей невестой и поселяет во дворце. Потом начинает мучиться ее присутствием, как и все прочие, включая короля, королеву и камергера. Потом хочет ее прогнать, потом хочет ее убить -- как и все прочие, включая короля, королеву и камергера. Потом на торжественном ужине Ивонна давится рыбьей костью: это подстроили король с камергером. Все счастливы, кроме недоумевающего принца. После небольшой паузы -- включая принца.

Пьеса длинна: может показаться, что Гомбрович атакует традиционные ценности чересчур обстоятельно, что он увлекается ненужной риторикой. Это неверно, но что поделаешь. "Заботливо ухоженные мнения, против которых бунтовал в свое время Гомбрович, лишились сегодня всякого ухода", как превосходно сформулировала Сьюзен Зонтаг. Сегодня зритель и читатель вправе сказать, что двери, в которые ломился автор «Ивонны», открыты настежь; научиться бы их прикрывать -- вот задача. Тем сложнее и интереснее ситуация, в которой оказывается режиссер, ставящий «Ивонну». Пафос пьесы, стиль автора, связь времен -- все проблематично, все требует новых, соподчиненных решений. Наверно, Сафонов об этом думал; возможно, что ему придумалось нечто особое, но что именно -- понять невозможно. «Глаза боятся, а руки делают»? -- нет, совсем напротив: глаза бесстрашны, а руки недееспособны.

Как бы ни стонали шекспироведы, до сих пор многие уверены: при Шекспире в дощатую сцену втыкался шест с табличкой «Лес», и все зрители видели почти воочию, как Бирнамский лес идет на Дунсинан. «Дворец» -- и воображение подсказывало интерьер палат и меню пиров. Эта легенда не умрет никогда. Просто потому, что, веря ей, можно нацепить на себя табличку «Гений» или «Красавица» -- и ждать, когда все остальные поверят в эту надпись.

Режиссура Сафонова есть развешивание табличек. Его любимая актриса Анна Ходюш -- что она делает, играя Ивонну? Ничего не делает. Ей всклокочили волосы, густо намазали глаза, одели в нечто полупристойное и оставили в покое: ни о чем не заботься. О том, кого ты играешь и какова собою твоя героиня, со сцены скажут словами, а люди в зале примут эти слова на веру. Куда денутся!

Нужно, впрочем, заметить, что Ивонну актриса играет куда лучше, чем Нину Заречную. Там у нее были монологи, переживания, биография, а здесь -- десяток реплик; почти четыре из них Ходюш произносит не фальшивя: на большее покамест не способна.

Не придумав, как играть со словами, режиссер решил, что слова сыграют за людей сами. Способ существования, предложенный актерам, -- это и не психологический театр, и не условный, и не их соединение (мечта всех театральных алхимиков!); это что-то очень близкое к самодеятельности: «декламация с выражением». В этих правилах лучше всего чувствует себя Спартак Сумченко (король Игнаций): ему по вкусу роль карикатурного бонвивана, склонного к истерии, он играет ее как соло в капустнике -- и оказывается недалек от истины. Сил режиссера (а также, видимо, денег и времени) хватило лишь на капустник. Монотонный, дряблый, скучный -- но какая разница!

Выражение «неглиже с отвагой» устарело: никакой отваги не требуется, поскольку господа без порток стеснения не ощущают -- ни на балу, ни где бы то ни было. Остановить их упреками невозможно, а насчет «застращать» -- они сами кого угодно застращают. Вы поедете на бал?