Несмотря на бодрые сообщения администрации президента Ингушетии о неуклонном движении республики по пути стабильности, ситуация у западной чеченской границы все чаще напоминает войну. Чечня, к войне в которой за полтора десятилетия все успели привыкнуть, тоже рапортует о стабильности. Конечно, и из Чечни периодически приходят новости о подрывах, обстрелах и боестолкновениях. Там ходят слухи о сотнях молодых людей, которые за лето якобы ушли «в лес», и о «бородатых», якобы контролирующих часть горных районов и даже выставляющих на дорогах «стационарные блокпосты армии Ичкерии».

Но в Чечне налицо мирная динамика. Кто хоть раз видел разрушенный Грозный, тот понимает, что нынешние дети, колесящие на велосипедах вокруг фонтанов, -- это и есть самый что ни на есть мир, какими бы тревожными ни были слухи с гор. И вот все эти новые дома, школы, заправки и магазины, обшитые новеньким сайдингом и крытые яркой металлочерепицей, эти отреставрированные и заново расставленные светофоры -- они очень напоминают ту Ингушетию, которая все эти полтора десятилетия была если не цветущим, то уж, во всяком случае, мирным уголком на краю обугленной зоны боевых действий. С некоторой натяжкой можно сказать, что послевоенная Чечня (война еще дает о себе знать) напоминает довоенную Ингушетию (мирной ее уже явно не назовешь). Две братские вайнахские республики словно бы движутся в противоположных направлениях. То есть навстречу. И это движение воскрешает во многих умах проект объединения двух субъектов, тем более что ни на военных, ни на административных картах между ними, как и во времена советской Чечено-Ингушетии, так и не прочерчена граница.



Несмотря на ближайшее этническое, языковое, а во многих случаях и кровное родство ингушей и чеченцев, объединение Чечни и Ингушетии, как и другие «двусоставные» кавказские республики, -- идея советского времени. Исторически ингуши, оказавшиеся при продвижении Российской империи на Кавказ примерно по центру так называемой кавказской линии крепостей, демонстрировали гораздо больше миролюбия, чем их восточные соседи-чеченцы, и уже с середины XVIII века принимались в подданство российских самодержцев. Что не помешало правительству всячески поощрять расселение на равнинных ингушских землях русских крестьян и казаков Терской и Сунженской линии. В какой-то степени готовность ингушей жить в мире с Россией в отличие от чеченцев, сражавшихся почти до самого конца Большой Кавказской войны и после этого поднявших еще целый ряд восстаний, и определила их (по крайней мере в глазах русских) как отдельную этническую группу. Другие вайнахские субэтносы, такие как акинцы, живущие в современном Дагестане, и кистинцы, обитающие в Грузии, так и не стали отдельными народами.

В годы гражданской войны на территории нынешней Ингушетии и Чечни шли активные боевые действия, в которых коренное население часто (хотя и не всегда) поддерживало Советы, а крестьянское и казачье -- «белых». После победы советская власть выразила свою признательность и учредила на месте распавшейся в 1921--1924 годах Горской Республики несколько автономий, в том числе сначала Чеченскую, а затем и Ингушскую автономную область. До 1934 года они существовали по отдельности -- нынешний президент Ингушетии Мурат Зязиков считает это десятилетие первым полноценным опытом ингушской автономии. Этот период, видимо, можно сравнить с превратившейся в необычайно мощный политический миф независимостью прибалтийских государств в 1918--1940 годах: первая автономия действительно чрезвычайно важна для самосознания современных ингушей, в особенности в связи с тем, что она имела принципиально иные границы, чем те, что существуют сейчас. Ингушетия была не так вытянута с севера на юг, зато обладала равнинными плодородными землями к востоку от Владикавказа, теперь относящимися к Северной Осетии и послужившими предметом кровопролитного осетино-ингушского конфликта в 1992 году.

В 1934 году Ингушетию и Чечню слили в единую автономную область, а в 1936 году придали ей статус автономной республики. Первая Чечено-Ингушетия просуществовала всего семь с небольшим лет: в феврале 1944 года она была упразднена, а чеченцы и ингуши принудительно депортированы в Казахстан и Сибирь. Вторично Чечено-Ингушетию создали в 1957 году. Этот опыт оказался более продолжительным: «двусоставная» автономия просуществовала почти 35 лет, до разделения в грозном 1992-м. Вторая Чечено-Ингушетия имела иные границы, чем первая: она лишилась земель к востоку от Владикавказа, которые так и остались за Северной Осетией, но приобрела три равнинных района Ставрополья, «прирезанные» ей в качестве полуофициальной компенсации и ставшие нынешним севером Чечни.

В 1991 году Чечено-Ингушетия провозгласила было суверенитет, но «двусоставная» конструкция треснула по старой «линии разлома»: Ингушетия предпочла остаться в составе России и в 1992 году провозгласила отдельную республику, подписавшую Федеративный договор. Чечня окончательно объявила независимость, вскоре втянулась в сложный внутренний конфликт, а затем и в войну с Россией. Ингушетия, которая тоже оказалась на грани войны в октябре 1992 года в связи с попыткой добиться «территориальной реабилитации» в Пригородном районе, приняла несколько десятков тысяч беженцев, но устояла. И даже начала более или менее стабильно развиваться, хотя для отсталой аграрной окраины бывшего «двусоставного» региона, богатого нефтью и располагавшего серьезным производством, это было непросто. Немногие имеющиеся предприятия закрылись, лишившись связей и квалифицированного русского персонала -- русские не делали большого различия между сепаратистской Чечней и лояльной Ингушетией и стремительно покидали обе республики.

Пик экономического роста Ингушетии пришелся на конец 1990-х, когда там была создана так называемая зона экономического благоприятствования. Серьезной промышленной базы в этот период в регионе так и не появилось, но фактический офшорный режим позволил привлечь инвестиции, а те в свою очередь -- развернуть строительство. Появились новые школы и детские сады, старая столица -- Назрань -- стала более похожа на город, рядом с ней была заложена новая столица Магас, ингушский аэропорт стал самым красивым и современным на всем Северном Кавказе. Только вот летал туда всего один рейс в день. Быстро выяснилось, что ингушский офшор служит для массового отмывания денег компаниями, которые регистрируются в окрестностях Назрани, а реально действуют в совсем иных краях. Зону экономического благоприятствования закрыли, и наметившееся было процветание ощутимо приостановилось.

С началом войны в Чечне в Ингушетию хлынули беженцы, число которых ко второй кампании (1999 год) сравнялось, а, возможно, в какой-то момент и превысило численность собственного населения. Это демографическое удвоение не могло не стать дополнительным бременем для ингушской инфраструктуры, и так отягощенной переселенцами из Пригородного района Северной Осетии. Правда, приток беженцев принес и вал гуманитарной помощи, перераспределение которой превратилось в сложный экономический цикл, а также чеченские деньги, вывозимые из Грозного и так или иначе вкладываемые в местное хозяйство -- будь то плата за наем жилья или открытие кафе в Назрани. «Братство» вайнахских народов подверглось серьезному испытанию на прочность: в 2002 году, когда бегство из Чечни было еще на пике, один мой знакомый чеченский милиционер поразил меня, сказав полусерьезно, что «если в Ингушетии начнется война, мы их беженцев к себе не пустим». -- «Почему?» -- «Да ты посмотри, как они на нашей беде нажились».

Российских военных, ведших активные боевые действия в Чечне, раздражала невозможность разместить войска и в Ингушетии, которая была мирным пристанищем не только для беженцев, но и для боевиков. Первому президенту Ингушетии, Руслану Аушеву, благодаря своему уникальному авторитету и фактически особым отношениям с федеральным центром удавалось при этом сохранить в республике мир. В этом смысле довоенная Ингушетия тоже напоминает послевоенную Чечню, где главным гарантом стабильности является харизматик Рамзан Кадыров, вроде бы равный среди других кавказских президентов, но пользующийся совершенно особым расположением Владимира Путина.

В начале 2000-х годов силовики все-таки убедили Кремль в необходимости разместить в Ингушетии войска и лишить боевиков «тыла». Г-н Аушев был вынужден уйти в отставку, на смену ему при массированной поддержке Москвы был избран Мурат Зязиков, который сразу же согласился на размещение войск и предоставил спецслужбам возможность делать их работу в той мере, в которой они считали это нужным. И тут выяснилось, что ингушский мир был весьма хрупкой конструкцией: неписаное равновесие сил в этой зоне оказалось нарушено, на рейды силовиков боевики стали отвечать вылазками, в республику пришла диверсионная война. Вроде бы ясно, что рядом с Чечней не должно быть территории, где боевики чувствовали бы себя вольготно. Но с каждым днем все труднее отрицать, что нынешняя эскалация насилия в Ингушетии -- результат политики, которая осуществлялась там в последние годы.

Однако позиции президента Зязикова все еще остаются прочными даже на фоне «профилактического» введения в его республику дополнительных войск (в пятницу это подтвердил и полпред президента в Южном федеральном округе Дмитрий Козак). А на прозрачные намеки Рамзана Кадырова о возможности оказания военной помощи в борьбе с боевиками г-н Зязиков уверенно отвечает в том смысле, что третьей Чечено-Ингушетии не будет. Безусловно, Мурат Зязиков часто выглядит «неэффективным» президентом и на фоне своего предшественника Аушева, и на фоне соседа Кадырова. Иногда он напоминает президента Алу Алханова, пытавшегося возглавить Чечню в 2004--2007 годах, но не уместившегося со своими по-милицейски прямолинейными представлениями о господстве федеральной законности в политическую схему кадыровской Чечни. При Мурате Зязикове нет никого, похожего на Рамзана Кадырова при Алханове, кто мог бы ярко засиять на его месте после показательной отставки и приняться за наведение нового порядка.

Из этого обстоятельства нередко делается арифметически простой вывод: раз нет ингушского Рамзана, пусть в Ингушетию придет чеченский. Тем более что и он, и его отец не раз намекали на желательность если не объединения, то экспорта чеченской модели урегулирования на территорию Ингушетии. А между республиками в отсутствие официальной границы появились территориальные противоречия, которые объединение как раз помогло бы решить. Некоторые собеседники «Времени новостей» в Грозном, к слову, допускают, что одной из причин дестабилизации Ингушетии могут быть и амбиции чеченского руководства.

Если Мурат Зязиков, как раньше Алу Алханов, останется-таки без поддержки и все же покинет свой пост, сценарий объединения не исключен. Тогда это действительно будет экспорт чеченской модели урегулирования, из которого вырастет третья Чечено-Ингушетия, а скорее одна большая Чечня. Это поможет, пусть и чисто номинально, сбавить остроту осетино-ингушской проблемы: вновь окажется в силе старая модель территориальной компенсации за счет севера Чечни. В пользу ухода г-на Зязикова говорит, конечно, и отсутствие серьезных экономических успехов.

Но чеченская модель в глазах части кремлевских начальников и генералов обладает существенными изъянами, главный из которых состоит в том, что нынешний условный чеченский мир контролируют почти исключительно сами чеченцы. От довоенной Ингушетии послевоенная Чечня отличается в этом смысле лишь тем, что там есть федеральные базы постоянной дислокации, да в горах еще работают «адресно» армейские и фээсбэшные спецгруппы. Между тем в России существуют не только поклонники миротворческих талантов чеченского президента, но и те, кто откровенно опасается его растущего влияния, в том числе на сопредельных с Чечней территориях.

В Ингушетии же федералы как умеют, с издержками, изъянами, но и с учетом опыта всей новейшей кавказской войны, пытаются сами справиться с задачей. И «государственный человек» Мурат Зязиков при всех его недостатках для такого режима контртеррористической операции подходит явно лучше Рамзана Кадырова. Получается, что политическая перспектива Мурата Зязикова (отставка или продолжение работы) -- это кардинальный выбор способа присутствия России на Кавказе, во всяком случае, в его восточной части. «Ингушский сценарий» -- попытка доказать, что российское государство способно справляться с кризисной ситуацией с помощью собственных, специально предназначенных для этого инструментов, не перекладывая эту задачу на ответственные плечи вчерашних сепаратистов. Впрочем, «чеченский сценарий» возник именно потому, что в Чечне российское государство этой задачи решить не смогло, несмотря на колоссальное напряжение сил.