На фестивале Театра Звука состоялась главная премьера -- спектакль «Из Красной книги», сочиненный композитором Александром Бакши и режиссером театра «Тень» Ильей Эпельбаумом.

Как и все прочие события, показанные в рамках фестиваля Театра Звука, спектакль «Из Красной книги» рассказывает о том, каким может быть нетрафаретный музыкальный театр, если он не опера, не мюзикл, не музыкально-литературная композиция, и даже не концерт в костюмах. Формально такое представление ближе всего к перформансу. Оно строится по специфическим законам -- главенствует не театральная сюжетная логика, а логика «музыкально-изобразительная». О чем в программке и сообщает режиссер. Еще он говорит о том, что композиторская идея полифонии -- когда много равноправных инструментов играют вместе -- ему настолько не близка («никогда ничего не умел делать одновременно»), что он с удовольствием за нее взялся.

Эпельбауму предстояло придать театральное измерение и без того внутренне театральной композиторской затее о соединении в одном художественном пространстве разных звуковых реальностей. Чтобы не похожие друг на друга звуки жили не в соподчинении, а в параллельных планах. Те, кто видел пару лет назад другой спектакль Бакши «Полифония мира», уже знакомы с мультикультуралистскими концепциями композитора. Остальным не стоит думать, что они так же благодушны, как многие другие мультикультуралистские опыты. Бакши интересует не столько эйфорическая радость глобального единения культур, сколько, напротив, его пронзительная призрачность. В спектакле он использует архивные записи 70-х годов песней уже не существующих народов -- крымчаков и селькупов. Перевод одной из них появляется на экране: «Вода течет и утекает безвозвратно. Так и жизнь проходит».

Происходящее на сцене не столько изображает музыку, сколько провоцируется изобретательными музыкальными структурами, которые весьма виртуозно строят полифоническое взаимодействие стилей, ассоциаций, документов, цитат, почти цитат и почти что «прямой речи».

Кроме голосов исчезнувших народов здесь еще много культурных сущностей, ведущих на сцене и в звуках почти что параллельную жизнь: это аутентичные русские фольклорные песни в исполнении двух бывших участников ансамбля Дмитрия Покровского Елены Сергеевой и Сергея Жиркова, Пианист, сыгранный пианистом Алексеем Любимовом, Виолончелист (виолончелист Ярослав Судзиловский), еще Балерина и Академическая певица (Ирина Евдокимова) и несколько других героев (от Петрушки до Уборщицы с рефреном «ходят тут целый день, ходят и ходят»), которых представляет Майя Краснопольская.

Каждый получил в спектакле свой угол сцены, оборудованный настольной лампочкой, и, вступая в действие, они зажигают у себя под боком свет, накрывают его тряпочкой, снимают тряпочку, включают то миксер, то пылесос, или берут в руки старинную колесную лиру, появляются и прячутся, вступают во взаимодействие или уходят в себя. Только однажды все они выходят из своих углов и сливаются в оптимистическом ансамбле, однако счастье коллективности оказывается обманчиво.

Еще на сцене висят две большие простыни, служащие экранами, на которые проецируется видеоизображение с камер, установленных рядом с Эпельбаумом. Почти невидимый, сидящий спиной к залу, он, следуя за музыкой, рисует картинки и соединяет их с фиксируемыми камерой изображениями. Трепетные па почти настоящей балерины накладываются на рисованную клетку, из каракулей получается кораблик, голосу виолончели на другом экране отвечают заснятые на видео птички или обезьяны, а настоящим канарейкам, не покинувшим открытой клетки, в финале машут крыльями улетающие рисованные галки на потемневшей простыне.

В кульминационный момент видеопроектор-комментатор разгадывает все собственные загадки: под твердым переплетом "Красной книги", до этого стоявшей на рояле, оказывается Антон Павлович Чехов в каноническом пенсне (титульный лист «Вишневого сада»). Страница переворачивается, а там -- хрестоматийный портрет ужасно сурового на вид Баха. Следующий лист -- Галина Уланова в партии Жизели. Кто до тех пор не догадался, тут уж точно понял: речь идет об исчезающих культурных видах, о тающих сущностях, если и не растворившихся до сих пор совсем, как крымчаки и селькупы, то как минимум теряющих собственную смысловую определенность -- как печальная и очаровательная своей невсамделишностью Балерина, как Пианист, старательно делающий вид, что играет главную роль, как виолончель с ее животной страстью, как Петрушка, который оборачивается Фирсом: «А Леонид Андреич небось шубы не надел, в пальто поехал...» и умирает.

Вряд ли надо говорить, что на особую оригинальность концепции спектакль не претендует. И не стремится виртуозно избавиться от намеков на культурный пафос. Идея полифонии уходящих смыслов и натур проста и трогательна. Ее незатейливость подчеркнута затейливым сценическим представлением, которое от трепетности и лаконичности делается похожим на детскую музыкальную коробочку. А весь отчетливо читающийся пафос, кого-то удивляющий, а кого-то смущающий, становится игрушечным и пронзительным одновременно.