Создатели выставки к столетию русско-японской войны "Мы скорбью платим вам и восхищеньем..." в каталоге-буклете несколько раз ссылаются на общеизвестность, хрестоматийность той войны. "Русско-японская война уже сто лет приковывает к себе внимание военных, историков и публицистов"; "широко известны имена военачальников: А.Н. Куропаткина, Н.П. Линевича, Р.И. Кондратенко" (и др.); "русско-японская война в массовом сознании -- это..." Не будем себя обманывать, это неправда. Ничего она не приковывает. Из упомянутых военачальников про одного Куропаткина все знают, что он "бездарный царский генерал" (советский учебник истории), прочие имена незнакомы. В массовом сознании это запечатлелось слегка, легкой тревожащей тенью, песней про "Варяг", который потопили сами, и непонятно к чему относящимися "Сопками Маньчжурии". На слуху, конечно, "оборона Порт-Артура", "Цусима" и "Мукден", но что конкретно это означает, что было раньше, что позже, какое место сыграло в ходе кампании, да и вообще -- где это?

Русско-японская война ушла в тень, ее заслонили революция и гражданская война, о ней старались поменьше говорить при советской власти. Мало того, что это было очень обидное и непривычное для русского оружия поражение. Хуже, что на его фоне цель войны теряла убедительность. Зачем полегли тысячи русских солдат на сопках Маньчжурии? Для чего? Допустим, Крымскую войну тоже проиграли -- но ведь там пафос защиты своей земли, жертвенный героизм, высокая драма. В русско-японскую героизм обессмысливался. И как раз в этом щемящая, болезненная актуальность этой истории. Мы не знаем, что нашему "массовому сознанию" делать с этой трагедией, гордиться ли павшими героями, ругать ли политику последнего царя, замешенную на аутизме имперского самомнения, -- комфортнее поменьше об этом думать. Точно так же, и ровно по тем же причинам, мы не знаем, что делать с событиями гораздо более близкими -- например, войной афганской. Разница в том, что в силу давности лет русско-японская удобнее для препарирования.

Выставка получилась серьезная, разнообразная, нелинейная и небанальная. Собственно, для того и нужен жанр документальной выставки, он позволяет (при честном подходе) достаточно объемно передать реальность. Основу экспозиции составляют документы, фотографии и русский лубок, представлявший поначалу, как накостыляем япошкам, затем, когда пошли поражения, сосредоточившийся на пафосно-героических сценах с атакующими солдатами на фоне апокалиптических взрывов. Пожалуй, самым притягательным оказываются фотографии. Войска на позициях, разведчики в деле, бравые команды внушительных броненосцев, лица, лица; сцены повешения и пытки (русскими, аналогичных японских кадров нет, хотя было дело, еще как было) заподозренных в шпионаже местных китайцев; окопы, переполненные мертвыми телами. Лица командующих: а кто знает в лицо хоть бы пресловутого Куропаткина?

Замечательно, что много места отведено японской армии, которая для нас в общем-то миф. Как они тогда хоть выглядели-то, эти японцы, казавшиеся нестоящим противником, но обернувшиеся непобедимой армией? На этой выставке можно их рассмотреть, лица, мундиры. Есть даже таблицы обмундирования с выкройками. Особенно запомнилась фотография японского офицера в поднятом меховом воротнике возле вагона, с молодым печально-высокомерным лицом. И рисунок японского пленного, изобразившего, как его перевязывали в русском лазарете, причудливо соединив европейский реализм (фигуры русских) с традиционной японской графикой (автопортрет) -- удивительно точное ощущение соединенной войной культурной несовместимости. Дополняют картину интереснейшие вещи из частной коллекции: японские боевые ордена того времени, наградные кубки для саке (вот уж не знала!), причем с ранжиром: солдатские, офицерские, на разные случаи. Кстати, занятный парадокс: тема русско-японской войны сводит воедино две нынешние моды, на русский патриотизм и на все японское. Но именно на этом материале они преображаются, выворачиваются, утрачивают несерьезность, гламур и лак. Камикадзе-самураи-саке-суши оборачиваются неуклюжими на вид, до ушей укутанными людьми с угрюмой решимостью на лицах, да и на русских офицерах никакого гвардейского шика не просматривается -- мятая одежда, поношенная обувь, усталые лица. И те и другие смотрят хмуро и серьезно. Многие из них вернулись с той войны (не целиком же армии полегли!), но, глядя на фотографии, трудно отделаться от мысли, что всех этих людей ждет скорая насильственная смерть.

В выставочных витринах есть и что почитать. Об объявлении войны и заключении мира, схемы сражений, сравнительные таблицы военных флотов. Дневники, письма домой. Несколько портят впечатление откровенные ксерокопии, нет-нет да и заменяющие подлинные документы. Поверим, что были веские причины не тревожить подлинник, но есть нехитрые способы превратить хотя бы ксерокс в муляж, затонировать бумагу, чтоб не так царапало глаз. Имеются, разумеется, разделы о главнейших битвах: Порт-Артур, Мукден, гибель эскадры Рождественского с художником Верещагиным на борту. В витрине о крейсере "Варяг" есть акт о затоплении судна, составленный и подписанный командой. Из него, кстати, следует, что дело было не совсем так, как в песне поется, не среди боя в бурном море: дойдя до берега, осмотрели повреждения крейсера, пришли к заключению, что на месте и быстро починить нельзя, вернуть корабль в строй не удастся и лучше затопить, чтоб не оставлять противнику.

Как случалось уже в архивном выставочном зале, попытки развернуть экспозицию в пространстве, будучи не всегда удачными, одновременно создают неожиданные смыслы. В данном случае решено было начать выставку не с первого большого зала, как обычно, а со среднего проходного. Он увенчан видным еще из коридора флагом и рассказывает о начале войны. По одну сторону от него зал, посвященный главным образом войне на море, в другую сторону -- большой зал о войне на суше, обороне Порт-Артура, отступлениях, японцах, мирном договоре, лазаретах, комитетах Красного Креста, наконец -- фотографии военных русских кладбищ на Дальнем Востоке, на сопках Маньчжурии, даже в самой Японии. Я по привычке зашла с большого зала и оказалась перед изображениями могил. Конец выставки вполне можно принять за начало: стоим перед надгробием и задаем вопрос, кто здесь лежит, "кто был он? Венцами какими свое он украсил чело? Чью кровь проливал он рекою? Какие он брал города? И смертью погиб он какою? И в землю опущен когда?" (А.К. Толстой).

Нечаянно начав с конца, получаешь буквальное отражение того самого представления о русско-японской войне в "массовом сознании". Сначала кресты на могилах, потом трупы и лазареты, затем мирный договор и Курилы, а уж далее детали, то есть собственно война.