Молодой режиссер Константин Богомолов хорошо образован (до Театральной академии он окончил филфак МГУ) и хорошо воспитан. Настолько хорошо, что возникает искушение посадить его под стекло и наклеить табличку: «Русский интеллигент. Руками не трогать». Разумеется, поступить так было бы опасно. Интеллигентная просьба «не трогать руками» обязательно будет воспринята окружением как провокация и даже как объявление войны.

Принадлежа к людям, не очень любящим соприкасаться с окружающей жизнью (во всяком случае, с тем, что составляет жизнь и насущные интересы большинства), я это хорошо знаю. Как-то однажды, двадцать лет назад за обедом в солдатской столовке я, неопытный дух, побрезговал положить свою порцию хлеба на грязный, черт знает чем заляпанный стол, подстелил носовой платок. Вернувшись в казарму, был отлуплен, причем били меня без всякой злобы, из чистой пропедевтики.

Не хочу каркать, но подозреваю, что режиссеру Богомолову как-нибудь придется получить от современности по мордасам, слишком уж он себя от нее отделяет. Прежде всего выбором авторов -- до Еврипида были Брехт, Ионеско, Гоцци и Макиавелли (это надо же додуматься: «Мандрагора» в антрепризе!). Но не только. Также вкусом, запрещающим делать размашистые и резкие жесты, тонкостью чувствований, обусловившей интерес к «слабым токам» сюжета, деликатностью режиссерского почерка: отсутствием нажима и эффектных завитушек. Богомолов силен в разборе, но довольно слаб в эмоциональной атаке. Его спектакли интересны, но непритягательны: это, если угодно, традиционная интеллигентская расплата за нежелание быть крутым или хотя бы обороноспособным.

Сюжет «Ифигении в Авлиде», одной из самых поздних трагедий Еврипида, таков: греки не могут начать поход на Трою, не принеся в жертву дочь своего вождя, Агамемнона (Александр Лебедь). Вождь уступает требованиям жреца. Он вызывает в Авлиду дочь Ифигению (Марина Рыщенкова) и жену Клитемнестру (Анна Дубровская), написав им, что Ифигении предстоит брак с Ахиллом (Степан Морозов). Другое, тайное письмо Агамемнона, велящее женщинам оставаться дома, перехватывает царь Менелай (Сергей Епишев). Они приезжают и, узнав правду, приходят в ужас.

Еврипид не любил войну и для Троянской исключения не делал. Он вооружил мать Ифигении не только страстью, но и логикой: зачем вообще нужна эта жертва и этот поход на Трою? «...Чтоб Менелай Еленой/ Вновь завладел... Отдать свое дитя/ Распутнице на выкуп -- что за прелесть!» Выясняется, однако, что решение от Агамемнона уже не зависит. Этой жертвы требуют войска, и на Ахилла, пытающегося спасти Ифигению, бросается его же собственный воин. Богам Агамемнон мог бы сопротивляться, людям -- не может. «Не вождь, а раб ахейский», -- говорит о нем Клитемнестра: трагический сюжет зависимости человека от толпы и ее требований -- художественное открытие Еврипида.

Известный нам финал трагедии, в котором Артемида подменяет Ифигению на жертвеннике прекрасной ланью, Еврипиду не принадлежит. Не исключено, что в подлинном финале дочь Агамемнона, вопреки традиционной версии мифа, все-таки приносили в жертву. Еврипид очень смело обращался с традиционными версиями: для него мифология уже перестала быть «священной историей». Константин Богомолов поступил очень грамотно, остановив действие спектакля на заключительных словах Ифигении, обращенных к матери: «Не надо слез...» Отчетливой точки он ставить не захотел, и публика, собравшаяся в фойе театрального центра «На Страстном» (даром, что почти сплошь ее составляли опытные театралы), не сразу сообразила, что действие уже кончилось и начались поклоны.

Спектакль, выпущенный в рамках проекта «Открытая сцена», поставлен, что называется, на медные деньги. Всех декораций -- стол и три стула; мужские костюмы нейтральны, женские -- неудачны (всем известно, что в женском платье дешевизна кричит о себе гораздо громче, чем в мужском). Лишний раз приходится говорить о том, что в вынужденном минимализме (в отличие от сознательно выбранного) заряд художественной энергии отсутствует по определению; что сначала театр должен стать богатым и лишь потом прийти к радостям аскезы.

Богомолову и его молодой актерской сборной приходится делать вид, что они этого не понимают. В камерном пространстве разыгрывается нечто среднее между семейной и интеллектуальной драмой: чувства не усмирены, но пригашены. Лучшее в актерской работе -- способ обращения со стихами: даже монологи, которые Иннокентий Анненский перевел восьмистопным хореем, звучат легко и свободно. Можно сказать, что актерам, даже лучшим из них (по моему мнению, это вахтанговцы -- Дубровская и Епишев) не хватает темперамента, но дыхания им безусловно хватает. Уже это стоит уважения. Хотя бы того, которое «новый русский» из бородатого, но не утратившего актуальности анекдота проявил к Лувру. «Бедненько, -- сказал он, осмотревшись, -- зато чистенько».