«Старинные тайваньские танцы» -- самая древняя программа Чеховского фестиваля. Правда, к совсем уж легендарным временам относятся не сами танцы XIV--XVI веков, но музыка, что является частью представления, -- китайские ученые считают, что ей примерно двадцать столетий. Это так называемая музыка Нанкуан («Южные ветры»), принесенная на Тайвань сбежавшими от монгольского нашествия эмигрантами с материка шесть веков назад и сохраненная в аристократической среде как знак принадлежности к высшей касте.

Ансамбль «Хан Танг Юфу», созданный в 1983 году музыкантом и исследовательницей старинной музыки Чен Мей О, танцы в свои программы стал добавлять с 1996 года. (Танцы эти называются оперой Лиюан -- «Сад Груши» -- тут надо помнить, что оперой китайцы называют почти любые движения под музыку вплоть до боевых искусств.) С тех пор ансамбль выпустил пять программ -- и танец, как ему это свойственно, стал занимать все большее место на сцене, аккуратненько так вытесняя музыку из центра внимания.

Но к нам привезли первую программу, ту, с которой все начиналось, где музыкантши и танцовщицы еще равны и делят сценическое время и пространство поровну. В оригинале она называется «Великолепная праздничная песнь» -- по первому из исполняемых танцев.

Три девушки медленно выплывают из кулисы. Декораций -- никаких, лишь с колосников свисает какой-то проросший листьями золотой дождь. Бамбук что ли подразумевается? Или какая-то другая экзотическая растительность? Девушки медленно проходят на авансцену -- собственно, весь танец состоит всего лишь из этого прохода, неспешных поворотов, крошечных ритмических покачиваний плечами, бедрами и головой. При этом каждое маленькое движение выглядит слишком резким, отдельным, не перетекающим в другое движение, но заканчивающимся самостоятельно, а вслед за ним возникает движение следующее. И весь танец не акварель, привычная романтическому балету, не чертеж, свойственный неоклассике, но совершеннейшая мозаика, собранная из тысячи кусочков. Европейскому глазу такой танец прежде всего кажется танцем марионеток -- чрезвычайно искусно сделанных, гениально управляемых, но все-таки кукол. Либретто описывает «Праздничную песнь» как впечатления юной девушки, впервые вышедшей на улицу весенней ночью, -- видимо, впечатлений было много, раз их поделили на трех артисток...

Вторая большая сцена -- «Шпилька, украшенная драгоценными камнями» -- отдана другому возрасту и другому опыту. Замужняя женщина -- образец супружеской верности и правильного поведения, что специально отмечено в либретто, -- грустит в своих покоях в отсутствие мужа. Над ней хлопочет фрейлина; поправляет ей, сидящей, прическу, утешает, поддакивает (руки фрейлины вторят лебединым всплескам рук героини совершеннейшим эхом, поза -- точнейшее, развернутое назад зеркало); чуть марионеточная манера ходьбы осталась, но в руках прибавилось плавности и -- странное слово для тончайших женских рук -- силы.

Последовавшая музыкальная часть представления милее европейскому слуху в тех фрагментах, где изумительный ритм выщелкивают трещотки, чем в тех, где пронзительные струнные поддевают нервы, будто стальным крючком. Большинство мелодий все же становится испытанием для любопытствующих, желающих выяснить, как же оно все звучало в Азии две тысячи лет назад. Но публика, уже приученная Чеховским фестивалем к экзотическим гостям, приветствовала финал еще одной образовательной программы искренними (и вообще-то облегченными) аплодисментами.