Громкие процессы последнего времени вновь обострили дискуссию о том, существует ли в России эффективное правосудие или же публика в судах наблюдает только его изощренную имитацию. Свое мнение по этому вопросу в интервью корреспонденту "Времени новостей" Юрию КОЛЕСОВУ высказал председатель Конституционного суда РФ Валерий ЗОРЬКИН. Глава КС убежден, что в нашей стране сформировалась полноценная судебная система, соответствующая нынешнему правосознанию общества. Однако он признает, что в ней "есть дефекты, которые нужно устранить".

-- Валерий Дмитриевич, как известно, президент Владимир Путин подписал распоряжение о выполнении его майского послания к Федеральному собранию. Примечательно, что адресовано оно и руководству высших судов. Какая роль отводится Конституционному суду?

-- Не знаю, я не задумывался об этом. Вообще президент Путин ни разу не звонил мне с какими-то поручениями или по поводу конкретных дел. Скажу более, даже Борис Ельцин при всей его авторитарности лишь однажды позвонил мне -- это было в 1993 году, во время президентско-парламентского противостояния, когда КС вынес решение, не устроившее главу государства. И никогда президент не давал нам поручений.

Поэтому в контексте таких отношений с президентом, с другими ветвями власти я расцениваю это распоряжение как бюрократическое недоразумение. Думаю, что сработал некоторый стереотип прохождения документов. Видимо, сотрудники администрации решили, что, коль скоро президент в послании много говорил о проблемах правосудия, значит, в распоряжение о реализации послания должны быть включены в качестве исполнителей и судьи. Мне хотелось бы думать, что это плод недоразумения.

-- Однако президент в своем последнем послании к Федеральному собранию действительно активно критиковал судебную систему. Да и если верить социологическим службам, то недоверие к Фемиде в стране просто огромное. Насколько, на ваш взгляд, справедливы эти упреки и чем они обусловлены?

-- Изъянами судебной системы. Но суд-- часть общества, и юстиция соответствует уровню его правового сознания в целом. На западе должность судьи -- олимп юридической карьеры, а у нас из судей идут в адвокатуру.

Я сожалею, что мое прошлогоднее интервью газете «Известия», в котором я сказал о коррупции в судах, вызвало такую реакцию моих коллег из Верховного суда. Ведь я даже не первый сказал об этом -- ранее эти слова прозвучали из уст президента. И почему-то ВС не посылал главе государства постановления с требованиями представить доказательства этих утверждений. Я понимаю: что позволено Юпитеру, нельзя быку, но если есть негативное общественное мнение, зафиксированное социологическими службами, то надо не отмахиваться от этого факта, а искать причину такого отношения к юстиции.

Да, в нем есть много наносного, субъективного, отчасти оно обусловлено общим недоверием к власти, но нельзя же утверждать, что вся страна так неадекватно воспринимает судебную систему. Есть все-таки и объективные факторы. И я хотел лишь предложить провести исследование, чтобы понять, где тут критиканство, а где критика. Надо ведь преодолевать системные недостатки, а не отрицать их существование.

-- И какие системные недостатки, на ваш взгляд, присущи российской судебной системе?

-- В каждом из звеньев цепи, которая образует судебную систему, есть дефекты, которые нужно устранить. Они лежат в области правового сознания, профессионального правового сознания, подготовки кадров, организации работы, включая уровень нагрузки, критериев и механизма отбора и назначения судей, квалификации и переквалификации, степени открытости системы. Я с изумлением воспринял слова одного из наших иерархов, заявившего, что нельзя делать открытыми решения по конкретным делам, поскольку в них содержатся сведения о гражданах. Мне кажется, что происходит некая подмена понятия транспарентности. Речь ведь идет не об информации, носящей личный, конфиденциальный характер, -- пожалуйста, изымите ее из постановления, -- а об открытости решений и процесса отправления правосудия. Чтобы общество могло судить, насколько справедливы упреки в адрес судьи, вынесшего критикуемое решение.

Еще одна проблема -- это контроль за судебной системой. Никто не может диктовать судье, какое он должен вынести решение, но Конституция предусматривает систему сдержек и противовесов всех ветвей власти.

Я не хочу сказать, что все так уж плохо в области юстиции. По сравнению с началом 90-х годов был сделан огромный шаг -- у нас в стране появилась полноценная судебная система. Но никто же не будет спорить с тем, что у нее много недостатков. Разве могут быть независимы судьи при таком материальном обеспечении, когда они вынуждены буквально выклянчивать квартиру, полагающуюся им по закону. Я сам выколачиваю квартиры для новых судей, некоторые из которых по два года не могли получить жилплощадь в Москве. На примитивном уровне и материально-техническое обеспечение. Известны факты, когда судья, заваленный делами, поручает изготовление решения выигравшей стороне. Это же нонсенс!

-- Недостатком правосудия, отмеченным даже страсбургской юстицией, является неисполнение решений наших судов. В то же время порой рядовые судьи сами отказываются исполнять определения Конституционного суда. Чем вы это объясняете? Обладают ли определения такой же юридической силой, что и постановления, и не считаете ли вы, что пленумы высших судов могли бы указать судам на неправомерность такого поведения?

-- Я не могу указывать другим высшим судам, что им следует делать. Исходя из ст. 6 закона «О Конституционном суде» наши решения носят общеобязательный характер и могут приниматься в форме постановлений, которые выносятся на публичном процессе, и определений, принимаемых пленумом, как говорится, за закрытыми дверями. Есть два вида определений. Первый -- отказ в принятии к рассмотрению жалобы конкретного гражданина. И даже в таких решениях мы все равно выясняем, есть ли неопределенность в оспоренной норме. Второй -- определения, которые фактически решают судьбу нормы. Эти определения стоят на фундаменте правовых позиций, выработанных в предшествующих постановлениях. КС исходит из того, что они обладают такой же силой, что и постановления, потому что в них мы не изобретаем ничего нового, а подтверждаем, развиваем, интерпретируем уже существующие правовые позиции. Зачем же превращать обсуждение проблемы в публичный процесс, в котором на изготовление решения уйдет от двух недель до месяца? И зачем гражданину ждать несколько лет, пока дойдет очередь до его жалобы, если уже есть конкретные правовые позиции, на которые нужно просто сослаться в решении? Таким образом, мы можем за день работы пленума вынести сразу порядка трех-четырех десятков решений.

Вся мировая практика конституционного правосудия -- мы ведь решаем вопросы не факта, а нормы -- идет по пути письменного производства. Верховный суд США только по этой модели работает: накапливает за год дела и в июне объявляет решения по ним. Примерно так же поступает и Страсбургский суд, если речь идет о таких вот клонированных делах. Подобный смысл заложен и в нашем законе. Мы уж не стали выходить с предложениями прописать в нем письменное производство. А то попросишь занозу удалить, а тебе всю руку отрежут.

-- Но часто ваши определения остаются незамеченными. И потом КС все равно приходится выносить постановления по тем вопросам, которые были затронуты ранее в определениях. Например, совсем недавно КС был вынужден буквально повторить свое определение по поводу незаконности продления сроков содержания под стражей при поступлении дела в суд без проведения заседания.

-- Это не совсем так. Сейчас мы выходим в открытый процесс только в том случае, если вопрос вырос в более серьезную проблему, которую мы ранее не рассмотрели, не потому что не хотели, а потому что заявитель оспаривал только часть нормы или отдельный ее аспект. Проблема же неисполнения наших решений сегодня уже не стоит так остро. И в значительной степени благодаря нашим коллегам из других высших судов. Да, сначала были недоразумения, но сейчас у нас полное согласие. У нас был очень положительный опыт работы по запросу Высшего арбитражного суда, просившего разъяснить наше определение, в котором мы показали, как другие суды должны исполнять решения КС, в том числе и определения, в отношении дел, которые рассматриваются в судах или уже рассмотрены, но еще не исполнены.

-- И тем не менее различные ветви судебной власти периодически спорят о компетенции, а КС упрекают в том, что он претендует на роль вышестоящей инстанции. Чем эта проблема обусловлена, должна ли она быть урегулирована в законодательстве?

-- Она урегулирована. Но проблема пересечения компетенций неизбежна в силу дифференцированности и сложности нашей судебной системы. В США, как известно, действует один высший суд -- Верховный суд, а вся система права основывается прежде всего на судебном прецеденте, то есть практике Верховного суда и нижестоящих судов. Но мы живем, в отличие от Америки, в условиях романо-германской системы права, основанной на статуте (законе), в которой суд подчиняется закону и из которой и родилась конституционная юрисдикция, проверяющая сам закон на соответствие Конституции. Если суд общей или арбитражной юрисдикции при рассмотрении дела приходит к выводу о том, что норма закона, которую он должен применить, не соответствует Конституции, то этот суд обязан обратиться с запросом в КС. В свою очередь Конституционный суд, не анализируя фактические обстоятельства дела, выявляет конституционно-правовой смысл рассматриваемой нормы, оценивая ее не только буквально, но и по смыслу, придаваемому ей сложившейся правоприменительной практикой, в том числе и практикой Верховного суда. Тем самым КС не проверяет постановления пленумов Верховного или Высшего арбитражного суда, а дает конституционно-правовое истолкование закона и отвечает на вопрос о том, соответствует ли Конституции тот смысл, который был придан норме судебной практикой. Все же другие суды (включая ВС и ВАС) обязаны рассматривать имеющиеся у них дела и пересматривать уже принятые, но еще не исполненные решения в строгом соответствии с решением КС.

-- То есть КС все-таки становится вышестоящей инстанцией?

-- В буквальном смысле, организационно не становится. Но косвенно, учитывая, что наши решения предопределяют судебную практику, мы на вершине судебного контроля. Об этом говорит и сама Конституция -- полномочия ни одного суда не прописаны так подробно, как наши. В Конституции указан даже состав КС.

Такое положение вещей не должно быть обидным для других судов, потому что это не наша прихоть, а положение Конституции и европейского правового поля.

Конечно, проблемы все равно возникают, но они должны решаться цивилизованными методами. Главное -- не впасть в амбиции и не разрушить систему, на мой взгляд, очень рационально сконструированную. Впрочем, эти вопросы актуальны не только для России. В нашей стране отношения между КС и двумя другими высшими судами намного лучше, чем в некоторых зарубежных странах, где судьи иногда даже не здороваются друг с другом.

-- Вынесенное КС в мае постановление, разрешившее пересмотр в сторону ужесточения вступивших в силу приговоров, вызвало неоднозначную реакцию экспертов. Его даже назвали шагом на 50 лет назад. Не откроет ли действительно это решение дорогу для злоупотреблений со стороны обвинения, которое теперь будет обжаловать в надзорную инстанцию все оправдательные приговоры, утверждая, что суд не учел их доказательств? Какие все-таки должны быть основания для отмены таких приговоров?

-- Меня очень удивило, что высокопоставленные чиновники, известные правоведы позволяют себе такие заявления в адрес суда. Но что еще более изумило меня, так это их отказ видеть очевидное, прочитать внимательно ими же написанный Уголовно-процессуальный кодекс. Ведь по кодексу не было никакой возможности ужесточить приговор, вступивший в силу, даже если налицо судебная ошибка, в результате которой преступник ушел от ответственности, а значит, правосудие не свершилось. И многие юристы, даже самого либерального толка, адвокаты признавали такой перекос в кодексе, незащищенность потерпевших.

Оспорить слишком мягкое решение кассационной инстанции они не могли ни в порядке надзора, ни в процедуре вновь открывшихся обстоятельств, что бы ни утверждали некоторые эксперты во время слушаний. По надзору это было прямо запрещено, что же касается вновь открывшихся обстоятельств, то они согласно УПК могут послужить основанием для пересмотра решения, только если устраняют преступность деяния.

Даже Европейская конвенция допускает пересмотр вступившего в силу оправдательного решения, «если в ходе предыдущего разбирательства были допущены существенные нарушения, повлиявшие на исход дела».

При этом я хочу дважды, трижды подчеркнуть, что происходить это должно лишь в самых исключительных случаях. Во-первых, в порядке надзора по статистике пересматривается очень мало решений. Во-вторых, надзорная инстанция не будет выносить новый, более жесткий приговор. Ее полномочия ограничены: она вправе лишь проверить решение кассации и в случае обнаружения ошибок отменить ее решение и вернуть дело на новое рассмотрение в нижестоящую инстанцию. И не факт, что та обязательно ужесточит наказание. В-третьих, основанием для отмены решения может стать не всякая ошибка, а только фундаментальная, из-за которой правосудие, по сути, не свершилось. Я считаю, что круг оснований для пересмотра может напоминать перечень оснований для отмены решения в кассационной инстанции, но при этом быть уже. Например, судья не имел права участвовать в процессе, не было учтено краеугольное доказательство. При этом речь идет не о том, что обвинение попросту не обосновало эти доказательства, а о том, что суд ошибочно проигнорировал доказательства. Наконец, мы, взяв за основу УПК РСФСР, постановили, что жалоба может быть подана лишь в течение года с момента вступления приговора в силу. И законодатель может сократить этот срок, но не увеличить его. Собственно, ему теперь предстоит прописать в УПК процедуру пересмотра оправдательных решений в порядке надзора. Что же касается злоупотреблений, то, как говорится в русской пословице, бойся не суда, а судью неправедного.